Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния [роман]

Ознакомительная версия.

— Стало быть, в Новосибирск вы не вернулись, — сказал президент, преодолевая желание, сославшись на нездоровье, уйти. — Да вы садитесь удобнее. Что вы на жёрдочке сидите?

— Да, остался в Москве. Но часто там бываю.

— А я вот не помню Новосибирск, совсем почти и не помню. Наукоград, проспекты… Но мне он часто снится, да, часто. Правда, в фантастическом виде, больше похож на деревню. И жители там все деревенские. И дома… дома тоже простые, деревенские.

«Ну вот, к сновидениям перешёл», — поморщился Скворцов, испытывая совсем нелёгкое головокружение.

— И коты мяучат, и вёдра гремят, и собаки брешут… Всё оттуда, из детства. — На лице старика показалась удушливая гримаса, и он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Я не ожидал увидеть вас таким, — вдруг заметил он.

— Каким таким?

— Растерянным, — пояснил старик, но не стал развивать тему, вытянул ноги, сунул свою трубку-пустышку в зубы и недовольно проворчал: — Наташа с чаем где-то запаздывает. Ну что ж, не будем её ждать, давайте, что ли, ваше интервью, Викентий Леонидович.

— А? — встрепенулся Скворцов, как будто ему над ухом выстрелили хлопушкой.

— Да что у вас произошло такое? — удивился старик уже раздражённо, но, по-видимому спохватившись, вывел на лице некий знак сочувствия.

Пятна на коже Викентия Леонидовича вспыхнули цветущим маком. Негнущейся рукой он запустил в нагрудный карман, выудил оттуда платок и, как пресс-папье к чернильным пятнам, приложил его сперва ко лбу, затем к щекам. Про нос он забыл думать, и жирные капли пота так и остались блестеть на пространстве от переносицы до дрожащих ноздрей. Весь вид его указывал на крайнюю степень взволнованности. Казалось, он трусит решиться на что-то необыкновенное. Но вместе с тем в нём чувствовалась какая-то торжественность.

— Ну-ну, Викентий Леонидович, успокойтесь. — Привыкший в общем-то к подобным проявлениям уважения к своей персоне в несколько азиатском духе, президент не придал значения аффектации гостя, хотя и был слегка озадачен, увидев такое в человеке, входившем когда-то в близкий круг. Ему захотелось скорее избавиться от него, и он решительно рубанул: — Давайте ваши вопросы.

Сидевший до этого в позе стула, Викентий Леонидович начал медленно подниматься с той же негнущейся прямотой, удерживая портфель крепко прижатым к телу.

— Видите ли, господин президент, я… я… я пришёл к вам не для того… — выпучив глаза и заикаясь, приступил он и осёкся. Началась было гнетущая заминка, но он с усилием сглотнул, взял себя в руки и продолжил: — И даже если бы я не пришёл к вам, то есть меня бы не пропустили, то всё равно я был бы чист перед самим собой, потому что попытался… попытался выйти на площадь.

— Что-то я ничего не понимаю, — сказал президент тоскливо, намереваясь уже как-нибудь прервать аудиенцию. Он почти закрыл глаза, и со стороны можно было подумать, что он спит.

К этому моменту Скворцов встал уже перед ним в полный рост и выпрямился.

— Где, наконец, ваши вопросы? — нетерпеливым тоном спросил президент.

— А вопросов нет, — как в вату, сказал гость, обливаясь потом.

— Что?

— Это не… не интервью, — пояснил он упавшим голосом.

— Тогда зачем же вы сюда пришли, любезный Викентий Леонидович? — Не поднимая век, президент возмущённо повернулся в кресле к Скворцову.

Тот выдержал трудную паузу, затем перевёл дыхание и, набравшись решимости, тихо (хотя ему показалось, что даже громко), но отчётливо произнёс:

— Я пришёл… вас убить… господин президент.

Бывают разные виды молчания, а бывает молчание склепа. Именно такое оглушительное молчание тяжёлой плитой накрыло тихую библиотеку старика. И если в эту минуту что-нибудь упало бы на пол, любой предмет, пусть книга или рамка с фотографией, то грохот этого падения был бы сравним с грохотом разорвавшейся бомбы.

Как бы в подтверждение своих слов Викентий Леонидович с неожиданной проворностью отстегнул ремни на своём портфеле, сунул в него руку, пошарил внутри и вытащил, держа за инкрустированное дуло, маленький пистолет. Это был 6,35-миллиметровый дамский браунинг с перламутровыми щёчками на рукоятке, который часто называют оружием ревности, поскольку им охотно пользовались обманутые жёны. Так же хорошо он подходил для самообороны, поскольку легко помещался в сумочке. Потребовалось некоторое время, чтобы расположить пистолетик в крупной ладони. Скворцов едва не выронил его, пытаясь просунуть указательный палец в недостаточно широкое отверстие, чтобы подлезть к спусковому крючку. Неуверенно взяв в кулак, словно пичужку, крохотный браунинг, он прижал острый локоть к своей впалой груди, как человек, не доверяющий оружию в собственных руках, вытянул шею, отчего ворот на его пиджаке буквально встал колом, и обмер в некотором замешательстве, не вполне понимая, похоже, что следует делать в таких ситуациях дальше.

— Я не интервью пришёл брать к вам, — обретая твёрдость в неуверенном голосе, повторил Викентий Леонидович и в подтверждение сказанных слов направил оружие на президента.

Старик не пошевелился, он продолжал сидеть с видом спокойного безразличия, держа трубку во рту и закрыв глаза, как будто ничего не изменилось.

— Что вы молчите? — спросил Скворцов, так и замерший в своей зловещей позе.

Неожиданно в недрах дома раздался бойкий, призывный горн. Раз… Затем ещё раз. Это был звук охотничьего рожка. Послышался смех и радостные хлопки в ладоши, и горн пропел снова, теперь уже снаружи, более продолжительный и гулкий в ветвях остывающего леса. Старик не изменил позы, но сквозь желтоватый пергамент щёк медленно начал проступать живой румянец.

— Ну говорите, — сказал он.

— Вы так равнодушны. Я вас не понимаю… Но какая разница? — проговорил устало Скворцов. Он посмотрел в сторону окна и слегка обмяк под действием бодрящих звуков с улицы. — Я пришёл убить вас. Да, господин президент. И убью… Но всё-таки надо объяснить мотивацию. В противном случае получится, будто я просто застрелил вас, и вы никогда не узнаете, что это не политика, нет, и не сведение счётов… а возмездие. Вы не поймёте — почему. Вы даже можете подумать, что это какая-то несправедливость… или случайность. А ведь это не так… не так. И действие это — самое закономерное для вас действие. И поступок мой — самый справедливый. Потому что я ведь очень, очень долго размышлял, решался, я испытывал сомнение… просчитывал все возможные варианты, чтобы отвратить неминуемое, и всё же, всё же… Вы слишком виноваты передо мной, господин президент. И не только… но передо мной в частности. И я не уверен, что вы получите заслуженное наказание в этой жизни, такой благополучной, почётной жизни… если не вмешаться.

Все больше всевозможных звуков неслось с улицы: чей-то спокойный разговор прямо под окнами, мужской голос и женский (кажется, обсуждают сегодняшний маршрут), лай собак где-то, смех, детские крики — расслабленный утренний шум. Вдали ударили в церковный колокол.

— Вы спросите у меня, какие причины? О, этого не скажешь в двух словах!

Поскольку старик по-прежнему не шевелился и, казалось, даже не слышал, что говорил ему Викентий Леонидович, словно происходящее его совершенно не касалось, гость позволил себе передвигаться по комнате, так как в движении ему по привычке, свойственной многим преподавателям, легче было формулировать свои мысли.

— Решение опередило мои чувства. Почему вы? Между вами и мной такая огромная дистанция — прямо дух захватывает. Странно, что вы ещё помните меня. Решение вело меня за собой, а я всё спрашивал: почему? почему? Может быть, я поддался порыву, и тогда мои действия не оправданы ничем? Ведь мы были вместе. Вместе с вами мы рисковали жизнью, свободой, когда вышли на площадь. Ведь это тоже был порыв, и я так же не был в нём уверен, как и теперь… но ни о каких преимуществах тогда я не думал. Откуда мне, скромному научному работнику, было знать что-то о гримасах власти, к которой роковым образом и неосознанно мы приближались вместе с вами, но мы шли дальше, потому что верили вам, верили, что именно вы сломаете хребет левацкой хунте. Никто же не знал тогда, что они струсят, не посмеют, струсят, испугаются стрелять из своих танков по безоружной толпе. Мы были уверены, что танки будут давить нас гусеницами, и тогда Тянанмень покажется мифом. И как я… как все мы обманулись!.. Мне не просто было ответить на этот вопрос. Интуитивно, подсознательно я что-то понимал, мне казалось, что причины находятся дальше видимых мной обстоятельств. А рок тащил меня за собой, шептал, что всё предопределено и не надо задумываться. Но это было не для меня. Мы так вам верили, господин президент! Я хотел разобраться сам. И вот год назад… До чего же мне не хотелось!.. Но год назад… после катастрофы… когда я сдался… я понял наконец, почему это вы.

Ознакомительная версия.